Дилемме ритма Августин предназначил особый трактат «О музыке» - на самом деле дела, единственный его дошедший до нас фактически эстетический трактат. В нем в связи с числом и ритмом затрагиваются и остальные трудности эстетики. Потому есть смысл тормознуть на нем подробнее.

Трактат «О музыке» оказался этапным и в творчестве самого Августина, и в эстетической литературе тех пор. Это 2-ой из 2-ух его трактатов (1-ый, как указывалось, был утерян самим создателем), специально посвященных эстетической проблематике.

В IV в. в составе корпуса «свободных наук» еще не значилось дисциплины, близкой к эстетике, либо науке о чудесном, потому, естественно, никто не посвящал несуществовавшей науке особых трактатов. Тем более сочинение, замыкающее маленький ряд ранешних философских работ Августина, оказалось фактически на сто процентов посвященным тем вопросцам, которые на данный момент относятся к компетенции эстетики. Начав свою писательскую деятельность с эстетического трактата («De pulchro et apto»), Августин и 1-ый шаг данной деятельности завершил схожим же сочинением. Но ежели 1-ый трактат был обычным сочинением, во многом повторявшим идеи остальных греко-римских писателей, то «De musica» носит уже совершенно другой нрав. В нем подводится результат античной эстетической традиции и раскрывается новейший шаг в истории эстетики. Знаменательно, что конкретно сиим трактатом Августин фактически подытожил свои духовные искания, которые в миниатюре отражали многолетний путь перехода позднеантичной культуры от языческого миропонимания к христианскому.

Августин начал работу над ним в 387 г. незадолго до собственного крещения и окончил кое-где меж 389 и 391 гг., став уже сознательным пропагандистом и теоретиком христианства531. Этот важный шаг в его жизни наложил на трактат «О музыке» (его структуру и содержание) значимый отпечаток. 1-ые 5 книжек его написаны в традициях античной музыкально-теоретической мысли и являются вроде бы завершением ее исторического пути. Шестая книжка, хотя и вытекает логически из первых 5 и опирается на древние традиции,- фактически новенькая страничка в истории эстетической мысли, отражающая новейшую философско-религиозную ориентацию создателя и всей позднеантичной культуры тех пор532.

Как считают исследователи трактата, Августин начал писать его в весеннюю пору 387 г., живя на вилле 1-го из собственных друзей в Кассициаке близ Милана, где он со своим пятнадцатилетним отпрыском Адеодатом и близкими друзьями готовился к принятию крещения, проводя время в беседах, в чтении Библии, древних поэтов и философов. Там Августин написал свои главные философские работы. Принятие крещения, переезд в Рим, погибель мамы на пути в Африку, написание ряда остальных философских сочинений («О вольном выборе», а именно), в конце концов, возвращение в Африку - все эти действия отделяют 1-ые 5 книжек «De musica» от 6-ой, написанной уже в Африке кое-где скоро опосля 389 г. Книжки «О музыке», как свидетельствовал позднее сам Августин, были задуманы им как часть общей учебной работы о «свободных искусствах», которую ему не судьба было написать: «В то время, я был тогда в Милане и готовился к принятию крещения, пробовал я также написать книжки о искусствах; я обращался с вопросцами к окружавшим меня людям, которым не были чужды эти дисциплины, стремясь либо добиться любым методом пути от телесного к бестелесному, либо вести [их по этому пути]. Из этих работ лишь одна была закончена - книжка «О грамматике», которую я позднее растерял из нашего шкафа. «О музыке» ограничивается шестью книжками на ту часть, которая именуется ритмом. Но я писал эти 6 книжек, уже будучи крещенным, опосля того, как я возвратился из Италии в Африку; начал же я работу над данной дисциплиной еще находясь в Милане» (Retr. I, 6).

Трактат «О музыке» вышел, но, далековато за рамки учебника по одной из «свободных наук», поставив ряд принципиальных философско-эстетических заморочек. Выводы, изготовленные создателем в VI кн. на материале «музыки», относились фактически ко всем «наукам и искусствам» тех пор. Быть может, частично потому отпала у Августина необходимость опосля завершения данной книжки писать трактат о остальных «науках» и он оставил само сочинение о музыке незаконченным (ибо, как отмечал он сам, написанные им 6 книжек освещают лишь ритмо-метрическую часть музыки, а книжки о мело-гармонической части остались ненаписанными). Анализ 6-ой книжки (см. гл. X) покажет, как это предположение основательно, хотя сам Августин, памятуя о том периоде собственной деятельности, считал, что лишь занятость церковными делами не дозволила ему довести начатую работу до конца (Ер. 101, 3)

Представляется закономерным и вопросец о том, случаем ли конкретно в момент собственного окончательного перехода с одной мировоззренческой позиции на другую Августин занимается детализированной разработкой заморочек мусических искусств, а не какой-нибудь другой дисциплиной. Думается, что задачке, больше всего волновавшей Августина в этот период - переориентации от телесного к бестелесному, - могла удовлетворить конкретно наука музыки, как ее соображали в античности. Делая упор на абстрактную теорию чисел, музыка апеллировала и к разуму, и к чувству, соединяя в для себя теорию и практику, в отличие, к примеру, от философии (даже плотиновской, настолько возлюбленной Августином), которая являлась незапятанной теорией и обращалась только к разуму. Общественная для ранешнего христианства тенденция выведения познания в эмоционально-эстетическую сферу, никак не чуждая и Августину, может быть, и тут сыграла свою роль. Психология, так нередко внедрявшаяся в философию позднеантичного времени, помогает Августину перевоплотить учебник музыки в учение о темпе вообщем, о ритмах искусства, о космических ритмах и высших ритмах людского духа, а именно. Это и описывает особенное место трактата Августина в ряду музыкально-теоретической литературы античности и Средних веков.

Под музыкой, как понятно, в древности соображали сначала необыкновенную теоретическую дисциплину, главные положения которой распространялись не только лишь на музыкальное искусство, в нашем смысле слова, да и на поэзию, танец, театральное действо, изобразительное искусство, риторику533. Платон относил к мусическим искусствам даже философию как «высочайшее из искусств» (Phaed. 61a), ибо и мудрость понималась им как «прекраснейшее и величайшее созвучие» (либо гармония, «симфония» - Leg. III, 689d)534. Секст Эмпирик, подводя результат наиболее узенькому позднеантичному осознанию музыки, писал: «О музыке говорится в 3-х смыслах. В первом смысле [она является] некой наукой о мелодии, звуке, о творчестве ритма и схожих предметах... Во 2-м смысле [это] - эмпирическое умение, относящееся к инструментам, так что мы называем музыкантами тех, кто играет на флейте, на гуслях, либо арфисток. В этом фактически значении музыка и имеется в виду у большинства. В переносном же смысле мы имеем обыкновение именовать время от времени этим же самым именованием и удачное выполнение в области тех либо остальных предметов. Так, к примеру, мы говорим, что некое произведение различается музыкальностью даже тогда, когда оно является видом живописи, и называем музыкальным того живописца, который в нем преуспел» (Adv. math. VI, 1-2)535. Музыка в первом смысле больше всего интересовала древних теоретиков, хотя они, обычно, довольно тесновато связывали эту теорию с практической музыкой как звуковым искусством. Две главные трудности, восходящие еще к пифагорейцам, стояли в центре их внимания. Во-1-х, - неувязка музыкального этоса - направленного действия музыки на психику человека, создание при помощи определенных музыкальных ладов соответственного настроения у человека»536. Во-2-х,- числовая теория музыки. Начиная с пифагорейцев, положивших в базу всего мироздания, всех наук и искусств число, т. е. усмотревших во всем числовые закономерности, музыка крепко связывается с числом. Ритмо-метрические и гармонические базы музыки лицезрели в числовых закономерностях. Сама наука музыки в период поздней античности числилась математической наукой и в составе «семи вольных искусств» фигурировала в «квадривии» вместе с математикой, геометрией и астрономией.

Неувязка этоса вытекала из музыкальной практики и рвения древних теоретиков ее регулировать, поставив на службу обществу. Мысль числа, напротив, составляла базу чисто умозрительных теорий, все далее и далее уходящих от практики, так что ко времени Августина (хотя тенденция эта видна уже у Аристотеля) музыкант-практик числился практически не имеющим никакого дела к музыке как науке. Музыканты повлияли только на чувства слушателя, а наука музыки развивала интеллект. Потому настоящим музыкантом числился не тот, кто умел играться либо придумывать музыку, а теоретик музыки.